Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Да неужто правда так?
— Да.
Стояна опечалилась и опять уже совсем тихо проговорила:
— А я-то думала, они что-нибудь делают.
Я спросила:
— А отчего ты не хочешь детей, Стояна?
— Да уж больно с ними трудно, барышня. Пока родишь да вырастишь, все на свете проклянешь. Да еще и хворой станешь. Поглядите на меня!
— А ты смотри, как страдает бедная Войка, оттого что у нее детей нет!
— Ну, не так, как она… один, двое, трое еще куда ни шло, но так, как у нас, каждый год! Чисто зайцы!
— Что бы сказал твой муж, если б слышал тебя?
— А что ему слушать?
— Он бы согласился с тобой?
— Да нет, он говорит, они вырастают и становятся помощниками.
— Но ведь так оно и есть!
— Так-то оно так, да пока их выродишь да вырастишь…
— Но если уж так устроено!
— И то правда.
Я вышла вместе с ней. У ворот меня остановила старая женщина, баба Иоана, предлагая купить яйца и масло. Я сказала ей:
— Подумать только, баба Иоана, что Стояна говорит: не хочет больше детей!
— Упаси господи, что ты, что ты, голубка, грех так говорить. Погляди-ка на Войку! Уж лучше пусть бог детей дает! А как вырастут у тебя добры молодцы да девицы-красавицы, так душа-то твоя и возрадуется! Вечером как придут они с поля, двор-то весельем и наполнится. Пусть уж будут детки, раз бог дает!
Стояна молчала, опустив голову, и покорно слушала. Потом сказала:
— Пусть будет по-твоему, бабушка.
— Вот и хорошо, касатка.
Стояна ушла. Старуха сказала мне:
— Вот она, молодость-то. Все-то норовит от забот да хлопот избавиться, все-то за весельем да радостью гонится. Негоже это. Что, голубка? Разве не так? Надо и тяжелое, и легкое скрепя сердце терпеть. А коли слабы духом будем, быстро в землю-то и сойдем. Ну, а там кто знает, что нас ждет! — и, хитро улыбаясь, добавила: — Ведь оттуда никто еще пока не возвращался, чтоб рассказать, как там… Так купишь яйца-то?
— Куплю. Сейчас Марию позову, — сторгуетесь.
Бабы уже привыкли, что Мария с ними торгуется и деньги из дома выносит. Я замечала, что с меня они всегда берут дороже, чем с Марии, — «она беднее» говорили они, хотя и знали, что она мои деньги платит и для меня покупает. Когда у меня не было мелких денег и я выходила с бумажкой, глаза у них загорались, и они не могли удержаться, чтобы не запросить больше, даже если мы уже столковались о цене.
Старуха отдала яйца, взяла деньги, села на колоду у ворот, медленно и неловко завернула их в платок, в котором принесла яйца, и спрятала за пазуху. Потом оглянулась кругом и, видя, что мы с ней одни, тихонько сказала:
— Глупость делает Думитру!
— Какую глупость?
— Да как же! Старому-то человеку — ведь он уж и не так молод — разве девушка нужна?
— Какая девушка?
— Да и сама еще не знаю, какая, а только глупость он делает. Ведь с этой проклятой войной все голову потеряли. Подумай только! У человека дом, жена, дети, а он себе гуляет, будто парень!.. Ты разве не приметила, как он в воскресенье-то разрядился? Рубашка на нем белая, расшитая, как на свадьбу, и потом… Да что там говорить? Вдовый-то вдовый, а деньги есть. Не одна, десять девок такому не откажут.
— А Войка знает?
— Э-эх, бедняга!.. Увидела б ее, сказала: «Мужика одного ни на один миг не оставляй, он не женщина, он не станет плакать да слезы лить, а найдет себе другую. Не пристало ему одному жить, вот тебе и все: и та женщина сильнее, что с ним рядом. Рассердишься, скажешь: вот уйду, тогда и увидим, что он без меня делать-то будет! Уйдешь, а он тебя и забудет. Ты — со слезами, он — со свадьбой». Так ведь, голубка?
— Так.
— Вот видишь. Не зря я целую жизнь-то прожила. Уму-разуму и научилась.
— Что же с Войкой-то делать?
— Послать за ней.
— Хорошо.
— Послать-то послать, да кто пойдет? Жатва-то в самом разгаре, не ровен час — дождь пойдет, зерно на землю упадет. Вот и молотилка пришла.
— Так что же делать?
— Коли найдутся деньги, — оживилась баба Иоана, — заплатим какому-нибудь мужику, пусть заместо меня в поле работает, а я к Войке-то и сбегаю. Что скажешь?
— Хорошо, ступай.
— Двадцать леев в день. А о мужике-то не заботься, у меня есть один на примете.
Я знала, что деньги она оставит себе: слишком стара была, чтобы в поле работать, и ей не надо было никакой замены. Потому-то она и сказала, чтобы я не заботилась о мужике. Но я привыкла к тому, что многие крестьяне любят деньги, и меня нисколько не удивляет, что ей не хочется идти к Войке безо всякого вознаграждения, хотя она и любит ее. Я сказала:
— Хорошо, я дам тебе денег.
— Дай, касатка, дай, я ему вперед заплачу.
Когда я вернулась с деньгами, старуха уже встала с колоды, на которой сидела, и, стоя, поджидала меня. Она взяла деньги, вытащила из-за пазухи узелок и с видимым удовольствием завернула их вместе с остальными деньгами, потом засунула узелок за пазуху и, поблагодарив меня, ушла.
— Будь здорова, голубка, и пусть бог пошлет тебе хорошего мужа.
XVIII
— Все сказала, касатка. Что скрывать? Только хуже. Все сказала: так, мол, и так. А она только слушала, а когда я кончила, как вскрикнет да на землю-то упала и заголосила.
А мать-то ее как услышала, так тут же и прибежала. Как не прибежать? А Войка-то плачет, убивается. Камень и тот бы не выдержал. А мать-то ее ругается и его проклинает: «Чтоб ему пусто было, псу бешеному!» Он-то ведь, говорят, прибил ее.
— Кто?
— Да Думитру, на той неделе, когда ходил туда. Тебе, голубка, может, и не годится о таких вещах знать, да что поделаешь? Пошел да и прибил всех троих: Войку, сестру ее Ану и мать, седую женщину!.. Вот оно как. Стыд какой! Ну, дело ли это?
— А что сказала Войка?
— Ох, уж и плакала она, и плакала, а как душу-то облегчила, так и говорит: «Я, мама, к нему пойду!» — «К бешеному-то? — говорит мать. —
